Танюшка встала, а женщина и давай ее потихоньку гладить. Всю огладила, а сама наставляет:
– Заставлю тебя повернуться, так ты, смотри, на меня не оглядывайся.
Вперед гляди, примечай, что будет, а ничего не говори. Ну,
поворачивайся!
Повернулась Танюшка – перед ней помещение,
какого она отродясь не видывала. Потолки
высоченные на столбах из чистого малахиту. Стены тоже в рост человека
малахитом выложены, а по верхнему карнизу малахитовый узор прошел. Прямо
перед Танюшкой, как вот в зеркале, стоит красавица, про каких только в
сказках сказывают. Волосы черные, а глаза зеленые. И вся-то она
изукрашена дорогими каменьями, а платье на ней из зеленого бархату с
переливом. Со стыда бы наши заводские сгорели на людях такое
надеть, а эта зеленоглазая стоит себе спокойненько, будто так и надо.
Народу в том помещение полно. По-господски одеты, и все в золоте да
заслугах. У кого с переду навешано, у кого сзади нашито, а у кого и со
всех сторон. Видать, самое вышнее начальство. И бабы ихние тут же. Тоже
голоруки, гологруды, каменьями увешаны. Только где им до зеленоглазой!
Ни одна в подметки не годится.
В ряд с зеленоглазой какой-то белобрысенький.
Глаза враскос, уши пенечками, как есть заяц. А одежа на нем – уму
помраченье. Этому золота-то мало показалось, так он, слышь-ко, на обую
камни насадил. Да такие сильные, что, может, в десять лет один такой
найдут. Сразу видать – заводчик это. Лопочет тот заяц зеленоглазой-то, а
она хоть бы бровью повела, будто его вовсе нет.