«Поэт есть собственно человек, - писал Фет
Я. П. Полонскому 3 окт. 1892, - у которого видимо для постороннего
взгляда изо всех пор сочится жизнь независимо от его воли». Человек в
лирике Фета распахнут всякому проявлению «всевластной природы»,
«стихийной жизни», каждый миг существования он, говоря словами И. А. Бунина,
«приобщается самой земли, всего того чувственного, вещественного, из
чего создан мир». «Слышит сердце, сколько радости земли, сколько счастья
сюда мы принесли», - писал Фет в стихотворении «Люди спят; мой друг,
пойдем в тенистый сад» (1853). Человек у Фета погружен в природу, но не в
историю. В поэзии Фета не найти картин социальной действительности, так
же как нет прямого отражения современных ему идеологических вопросов,
но до осязаемости ощутимо передана материальная реальность мира, данная
человеку в его непосредственном восприятии.
В творческой практике это значительно
ограничивало мир лирики Фета, а в теоретических высказываниях привело
его к доктрине «чистого искусства». Причина такой позиции, видимо, в
том, что, как верно писал Тургенев, очень высоко ценивший талант Фета,
«... ему недостает нечто весьма важное - а именно: такое же тонкое и
верное чутье внутреннего человека - его душевной сути - каковым он
обладает в отношении природы и внешних форм человеческой жизни».
Характерно: хотя «...личная, внутренняя
жизнь - очень мало дает ему поэтических мотивов» (Боткин В. П.), сам Фет
утверждал, однако, что «предметом песни» могут быть и «личные
впечатления», доказав это в таких шедеврах, как «В темноте, на
треножнике ярком» (1856), «Сияла ночь. Луной был полон сад» (1877), «Ель
рукавом мне тропинку завесила» (1891). Это объясняется тем, что,
добиваясь художественного совершенства, поэт, по словам Фета,
«отодвинет» от себя личные впечатления «как объект», видит их как бы
отрешенно, не погружаясь в самое чувство, не растворяясь в нем, ибо оно
выступает в данном случае как чувственный материал, но не как заражающая
суггестивная сила. «Пейзаж души» дан у Фета в движении, насыщен живыми
деталями предметного мира, наглядными образами, богат слуховыми,
зрительными и даже обонятельными («мой стих благовонный») ощущениями.
Особенно ярко вкус к живописным,
пластическим картинам проявился у Фета в антологических стихах
(«Вакханка», 1843; «Диана», 1847). Фет обладал изумительной вещной
памятью; «человек, бесповоротно теряющий пережитые душевные моменты, не
может называться поэтом», - писал он. Своеобразие психологизма Фета в
том, что он с несвойственным дотоле русской поэзии мастерством воссоздал
мимолетные настроения и состояния, пережитые им ранее. Эта жизненная
конкретность составляет главную силу поэзии Фета, но она же в известной
мере ограничивает ее возможности, т. к. творческий акт, принося поэту
самоцельное эстетическое удовлетворение, этим исчерпывался, тогда как,
скажем, у Л. Н. Толстого, занимавшего активную этическую позицию, изображение «диалектики души» есть средство выявления сути человека и выражение
нравственной оценки. «Природное» мироощущение Фета, необычайно чуткое к
проявлениям прекрасного, плохо уживается с человечески-характерным.
Не случайно, напр., что портрет женщины в
лирике Фета соткан из материальных подробностей («пробор», «прядь
волос», «нежные ланиты» и т. п.), но не индивидуален: «Не тебе песнь
любви я пою, а твоей красоте ненаглядной» (стих. «Только встречу улыбку
твою», 1873?). Как известно из биографии
Фета, молодые люди любили друг друга, но из-за материальной
необеспеченности Фет не решился жениться на Лазич, которая вскоре
трагически погибла. И по прошествии многих лет не тускнеет, не слабеет
чувство, усугубленное муками совести, каждый раз заново переживаемое
поэтом; но это конкретность психологической ситуации, а не характеров
людей - участников разыгравшейся драмы.
Наряду с пафосом гедонистического
жизнелюбия, у Фета нередки стихи, проникнутые мрачным фатализмом:
человек уподобляется скудельному сосуду («Ласточки», 1884), он раб
судьбы («Среди звезд», 1876), жизнь для него - страдание («Муза», 1887).
Но если исходить из единства фетовского ощущения мира, то человек в его
поэзии действительно должен быть невольником «прирожденных числ», ибо
он часть окружающей его стихийной органической природы, он живет в ее
ритмах, блюдет ее законы. По-своему переосмысливает Фет мотив
«невыразимого», свойственный романтизму и связанный в нем с полнотой и
сложностью неподдающегося слову духовного переживания. Фет делает акцент
на другом: естественная жизнь, природа
обходятся без слова, оно им неадекватно; природа имеет свой язык, более
емкий и точный, чем человеческая речь - «отблеск очей», «сжатие рук»,
«румянец ланит». «Что не выскажешь словами - звуком на душу навей»
(стих. «Поделись живыми снами», 1847) - в этом ключ к музыкальности
поэзии Фета, предпочитающей иметь дело не со смыслом, а со звуком - этим
особенно податливым материалом в создании сиюминутного состояния. Фет
культивирует особый «музыкальный» жанр - мелодии.