Л. Н.Толстой служил на Кавказе почти в тех же местах, что и М.
Ю.Лермонтов. Но воинственных горцев увидели они по-разному. Вернее,
видели они одно и то же, но воспринимали своеобычно. Мцыри
пленен еще ребенком, он умирает, подобно орлу в клетке. Жилин попадает в
плен к иноверцам на вполне, если можно так выразиться, законных
основаниях. Он противник, воин, по обычаям горцев его можно взять в плен
и получить за него выкуп.
Надо сказать, что подробное, "бытовое" описание событий у Толстого не
заслоняет уродство человеческих отношений. В его повествовании нет
романтического накала, как у Лермонтова, нет высоких чувств и высоких
поступков. Грязная обыденность страшнее!
Сюжетная конструкция схожа: "Плен, попытка бегства, утешители (у
Лермонтова — монах, у Толстого — девочка). У Лермонтова конец трагичный:
лучше смерть, чем неволя. У Толстого — хэппи-энд, в лучших традициях
американских боевиков. Нам можно даже увидеть некий юмор в последних
словах Жилина: "Вот я и домой съездил, женился!" Так и хочется сказать:
"Ничего себе, сходил за хлебом!"
Сразу оговорюсь, мне лично ближе история, записанная Лермонтовым. В ней
нет этого смиренного восприятия рабского бытия, нет мелочной
антисобытийности, какой-то вещественной меркантильности. И нет того, что
со временем оттолкнет от Толстого многих его почитателей и что
проглядывает уже и в ранних произведениях — убогой терпимости. Той,
которой в полной мере обладают блаженные и юродивые.
Я люблю Толстого, когда он сочными красками рисует подробные холсты
своего времени. Могут нравиться или не нравиться батальные сцены,
характеры, судьбы его многочисленных полотен, но не восхищаться объемом и
глубиной перспективы этих картин нельзя. Но когда Толстой начинает
поучать, когда он с фанатичной тупостью (что смотрится в его
величественном образе как душевная болезнь) начинает вещать и
проповедовать, я закрываю книгу.
Вернемся к "Кавказскому пленнику". Возможно, до войны в Чечне мы воспринимали бы это произведение
стандартно. И в сочинениях писали бы, что Толстой всю свою жизнь мечтал
о мире между людьми, о согласии между народами. Что веру в возможность
взаимного понимания и взаимной поддержки между людьми разных
национальностей он выразил в рассказе "Кавказский пленник". Что он
великолепный стилист и что он создал народные книги для чтения, по
которым учил крестьянских детей.
Сидел себе в Ясной Поляне длиннобородый патриарх, которому не надо
платить за свет и газ и которому не досаждают соседи-алкоголики, и
рассказывал чистеньким, специально для барина умытым и приодетым
мужицким детям о том, как надо жить. Так, например, как "Филипок". Или —
как Лев Николаевич.
Недавно на экранах кинотеатров торжественно демонстрировался новый
"Кавказский пленник". Надо сказать, что режиссеру удалось глубже
выразить мысль, затронутую Львом Николаевичем. Предметнее, с предельным,
почти документальным реализмом. И такой фильм действительно заставляет
задуматься: почему люди столь враждебны друг к другу, зачем они воюют.'
Более того, появляется фантастическая мечта: сделать так, чтобы все
взрослые с планеты исчезли, а остались только дети, не умеющие различать
друг друга по национальности или вероисповеданию. Да и о самом
вероисповедании ничего еще не знающие.
Я ни в коей мере не противопоставляю кинофильм творчеству великого
писателя. Меняются времена, меняется оценка определенных предметов
искусства. Да и восприятие меняется.
Но вот почему-то Мцыри мы принимаем безоговорочно, без попыток
анализировать или — упаси Боже! — критиковать. Что, кстати, можно
сказать о почти всех талантливых произведениях любого времени и любого
авторства.