Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое
здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее.
Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. "На
костях человеческих стоит старое замчи'ще,-- передавали старожилы, и мое
детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких
скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими
пирамидальными тополями и старым замком. От этого, понятно, замок
казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные
светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко
наводил на нас припадки панического ужаса,-- так страшно глядели черные
впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох:
камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы
бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и
гоготанье.
А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и
гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого
замка и царил над всем городом. "Ой-вей-мир!" [О горе мне (евр.)] --
пугливо произносили евреи; богобоязненные старые мещанки крестились, и
даже наш ближайший сосед, кузнец, отрицавший самое существование
бесовской силы, выходя в эти часы на свой дворик, творил крестное
знамение и шептал про себя молитву об упокоении усопших.