Илья Ильич Обломов, когда-то резвый, живой и любознательный мальчик,
влача праздное, паразитическое существование (зачем трудиться, когда на
это есть триста Захаров!), постепенно опускается. Праздность становится
его идеалом. "Жизнь в его глазах, — говорится в романе, — разделялась на
две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него синонимы;
другая — из покоя и мирного веселья". Праздность, лень и апатия
настолько укоренились в Обломове, что он иной идеал жизни считает даже
противоестественным. "Да разве я мучусь, разве работаю? — запальчиво
объясняет Обломов своему слуге Захару. — Кажется, подать, сделать есть
кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава Богу!
Стану ли я беспокоиться?"
Не мудрено, что Обломов далек от интересов практической жизни,
тяготится ее запросами, не способен оградить даже собственные интересы.
Когда втершийся в доверие Обломова жулик и шантажист расспрашивает о
состоянии его дел, Обломов дает ответ, потрясающий своей откровенностью.
"Послушайте... Послушайте, — повторил он расстановис-то, почти шепотом,
— я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит
бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса,
что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не
знаю, богат ли я, или беден, буду ли я через год сыт, или буду нищий — я
ничего не знаю! — заключил он с унынием..." Примечательна эта деталь —
Обломов делает свое признание "почти шепотом". Перед ним, быть может,
впервые, предстал весь трагизм и беспомощность его положения. И несмотря
на это осознание, гибель Обломова неизбежна.
Гончаров суров и непреклонен в анализе участи своего героя, хотя
писатель и не замалчивает добрых его качеств. "Началось с неуменья
надевать чулки и кончилось неуменьем жить".
Обломовщина — это не только сам Илья Ильич Обломов. Это и
крепостная Обломовка, где начинал свою жизнь и воспитывался герой; это и
"Выборгская Обломовка" в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной, где Обломов
закончил свое бесславное поприще; это и крепостной Захар, с его рабской
преданностью барину, и сонмище жуликов, проходимцев, охот ников до
чужого пирога (Тарантьев, Иван Матвеевич, Затертый), сновавших вокруг
Обломова и его даровых доходов. Крепостной строй, порождавший такие
явления, говорил всем своим содержанием роман Гончарова, был обречен на
гибель, его уничтожение стало насущным требованием эпохи.
Революционно-демократическая критика видела в истории Обломова и
тот общественный смысл, который склонна была не замечать
либерально-дворянская критика. В бесплодных исканиях и стремлениях
Обломова, в его прекраснодушной фразе, которой он был не чужд в редкие
минуты воодушевления, Добролюбов увидел общее с той либеральной,
бесплодной болтовней, которой предавались, прикрывая свое бездействие,
многочисленные деятели из дворян предреформенной поры. Более того,
Добролюбов раскрыл в типе Обломова то общее, что связывало этого героя с
предшествующими героями русской литературы. Онегин, Печорин, Рудин, а
затем Обломов — вот этапы эволюции дворянского героя в литературе и в
жизни.
Эпиграфом к статье "Что такое обломовщина?" Добролюбов избрал
полные глубокого смысла слова Гоголя из второго тома "Мертвых душ": "Где
же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это
всемогущее слово "вперед"? Веки проходят за веками, полмильона сидней,
увальней и болванов дремлет непробудно, и редко рождается на Руси муж,
умеющий произнести его, это всемогущее слово..." Вопрос, поставленный в
эпиграфе, вопрос об активном историческом деятеле, о подлинно
положительном герое литературы волновал все передовое русское общество. И
роман Гончарова, и статья Добролюбова со всей непреложностью отвечали,
что такими деятелями, такими героями уже не могли быть ни Онегины, ни
Печорины, ни тем более Обломовы.