Помогите написать сочинение-рассуждение по В.М.Санину Когда человек жизнью удовлетворён, он мечтает вяло и неинтересно. Ему мечта не очень-то нужна, так, чуть-чуть, для приятности. Необыкновенных мечтателей порождают необыкновенные обстоятельства. Те жизненные бури, которые вдруг отмечают всё наносное, чтобы человек с жуткой ясностью увидел главное, во имя чего стоит жить. И не только увидел, но и ощутил на своей шкуре, чего стоят эти главные в жизни вещи. Скажу о самом себе: мальчишка не был бы мальчишкой, если бы в его крохотном мирке не жили мечты индивидуальные, связанные с его личностью. Больше всего я любил мечтать по дороге к брату. Он заканчивал курсы военных радистов и через два месяца должен был отправиться на фронт. (9)До его части было километров двенадцать пешком, попутные машины были военные, брали редко. Я шёл по обочине очень разбитого и пыльного шоссе вдоль скудного колхозного поля сорок третьего года и старался дышать по системе наполеоновских солдат: шесть шагов – вдох, шесть шагов – выдох. Задумывался, сбивался, снова считал, опять задумывался и, плюнув на систему, шёл просто так. Честно признаюсь, мечты мои были на редкость однообразны, как две капли воды похожие на мечты моих сверстников. Я мечтал стать героем. Ну, не обязательно так уж сразу Героем Советского Союза, – но всё-таки героем. В самом обидном крайнем случае я, как Тёркин, был согласен на медаль. Но нужен был орден, ещё лучше два. И меня ещё обязательно должны были ранить, не тяжело – в руку или ногу. Под сочувственными взглядами прохожих, прихрамывая, идёт по улице с палочкой юный фронтовик. Вдруг притормаживает – хотя до остановки далеко – трамвай, и из него выскакивает молоденькая вагоновожатая. «Садись, в ногах правды нет», – краснея, говорит она и помогает фронтовику подняться в вагон. Мне уступают место, я сажусь, а мальчишки сморят на мои ордена… Или ещё. В рукопашной смешались роты, и я короткой очередью укладываю немца, который взмахнул кинжалом над спиной нашего матроса. Немец: «Майн готт!» – и на землю. «Спасибо, братишка!» – говорит матрос и бросается ко мне в объятья. «Мишка!» Мы целуемся, утираем, не стыдясь, слёзы и всю ночь рассказываем свои истории. Я рассказываю, как бомбой перевернуло эшелон, в котором эвакуировались Гришка и Лёнька, и мы снимаем бескозырки (ведь мы оба в морской пехоте). А потом я возвращаюсь домой – неожиданно, конечно, в этом самая изюминка. Открываю своим ключом дверь, и … Это была главная мечта. Она как-то заслоняла собой все остальные. Я сейчас попробую объяснить почему. Как-то ночью я проснулся от маминого кашля. Тускло горела засиженная мухами голая лампочка. Мама собиралась на завод, кашляла и прикрывала рот рукой. Под глазами у неё чернели непроходящие круги. Мимо нас по коридору кто-то шёл: были слышны тяжёлые шаги подкованных сапог. Мама присела и долго провожала невидимые шаги глазами. Заметив, что я за ней наблюдаю, она сказала хрипло, срывающимся голосом: – Я подумала – а вдруг это папа? Вошёл бы и засмеялся: «Эх, вы, сони, проспали – Гитлера победили, война окончилась!» Никогда не слышал ничего прекраснее этой мечты.