На первый взгляд "Коляска" выбивается из общего ряда "Петербургских повестей". На поверку это тоже повесть о "маленьком человеке" - эта тема главенствует во всём цикле. Чертокуцкий потому "маленький", что подобострастничает, хорохорится перед господами офицерами, а когда попадает впросак, вместо того, чтобы с достоинством выкрутиться и сгладить обстановку (ведь мог же он извиниться за отсутствие обеда, пригласить гостей посмотреть дом, познакомить их с хозяйкой (чему генерал был бы очень рад), показать наконец пресловутую коляску), попадает в ещё бОльшую несуразность. Да и сам факт - аристократ (по крайней мере, называющий себя так человек), прячущийся в халате от гостей в сарае, какими бы ни были обстоятельства - приговаривает его к ярлыку "маленький человек".
Если разобрать, чем занимается Чертокуцкий (чья фамилия опять апеллирует к чёрту - всегдашнему спутнику гоголевских произведений) и как он ведёт хозяйство, у нас создастся, неизвестно насколько точный, не лучший образ провинциального аристократа-помещика. Он пьёт (рому возит в коляске по 10 бутылок за раз; на званном обеде напивается как бы невзначай) курит табак, играет в карты (коляску выиграл именно так), говорит о лошадях лишь да о любовных похождениях (спросите девиц Тамбовской и Сибирской губерний), щегол каких сыскать. Приданное жены в размере 200 тысяч он "тотчас" разбазарил на дворецкого (без которого в хозяйстве никуда, вы ж понимаете), золотые дверные замки (чтоб сразу бросались в глаза гостям), 6 лошадей и ручную обезьяну (без комментариев).
Да и городок, в котором он живет, ему под стать. Городничий спит да пьет, крыши пооблупились, заборы покосились, одно здание о двух окнах (т.е. небольшое) на рыночной площади (сердце города) строят уже лет как 15. Только приезд бравых кавалеристов хоть как-то оживляет местную жизнь. А уедут - всё снова обратится в спячку.
Но, конечно, главное достоинство повести - её юмор. Над иной полуторачасовой комедией не так смеешься, как я смеялся в голос над "Коляской"! Единственное: сначала концовка показалась обрывистой. А потом я подумал: "А как ещё можно было её описать?". Ведь вся соль повести - в последней смехотворной сцене, и Гоголь правильно сделал, что поставил затем точку.
А я в знакомстве с "Петербургскими повестями" ставлю последнюю запятую - остались только "Записки сумасшедшего".