1) Максим Максимыч очень ждал встречи с Печериным. Он был его старым
другом, и узнав о приезде Печерина, М. М. сильно обрадовался и
взволновался.
— Что ты? что ты? Печорин?. . Ах, Боже мой!. . да не
служил ли он на Кавказе?. . — воскликнул Максим Максимыч, дернув меня за
рукав. У него в глазах сверкала радость.
— Служил, кажется, — да я у них недавно.
—
Ну так!. . так!. . Григорий Александрович?. . Так ведь его зовут?. . Мы
с твоим барином были приятели, — прибавил он, ударив дружески по плечу
лакея, так что заставил его пошатнуться.. .
... — Ведь сейчас прибежит!. . — сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, — пойду за ворота его дожидаться.. .
....Он
ушел за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало
пренебрежение Печорина, и тем более, что он мне недавно говорил о своей
с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как
только услышит его имя.
2) Он был среднего роста; стройный,
тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное
переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не
побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный
бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы,
позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки
порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми
по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку,
то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и
ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, — верный признак
некоторой скрытности характера. Когда он опустился на скамью, то прямой
стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки;
положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость: он
сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых
креслах после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его я бы не
дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему
тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то
женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно
обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом
наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую
и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или
душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и
брови были черные — признак породы в человеке, так, как черная грива и
черный хвост у белой лошади. Чтоб докончить портрет, я скажу, что у него
был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о
глазах я должен сказать еще несколько слов.
Во-первых, они не
смеялись, когда он смеялся! . Это признак — или злого нрава, или
глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли
каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было
отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск,
подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его —
непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе
неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким,
если б не был столь равнодушно спокоен.
4)Во-первых, он не
считает Максима Максимыча своим другом. Про дружбу он говорит: «Из двух
друзей всегда один раб другого» . Они из разных социальных слоёв, и если
судьба их свела вместе в крепости на Кавказе, то в другой жизни они не
могут быть близкими людьми.
Во-вторых, Печорину больно вспоминать
историю с Бэлой, которую он хочет забыть, а Максим Максимыч невольно
напоминает ему об этом.
В третих, он охладел к жизни и не ждал в ней
уже ни счастья, ни удовольствия, лишь минутной радости.. . Жить ему
оставалось недолго...