Мир для первобытного человека был живым существом. Эта жизнь
проявлялась в «личностях» – в человеке, звере и растении, в каждом
явлении, с которым человек сталкивался, – в ударе грома, в незнакомой
лесной поляне, в камне, неожиданно ударившем его, когда он споткнулся на
охоте. Эти явления воспринимались как своеобразный партнер, обладающий
своей волей, «личностными» качествами, а переживание столкновения
подчиняло себе не только связанные с этим поступки и чувства, но, не в
меньшей степени, и сопутствующие мысли и объяснения.
Итак, человек сталкивается с бытием окружающего мира и целостно
переживает это взаимодействие: эмоции и творческое воображение вовлечены
в него в той же мере, что и интеллектуальные способности. Каждое
событие обретает индивидуальность, требует своего описания и тем самым
объяснения. Подобное единство возможно лишь в форме своеобразного
рассказа, должного образно воспроизвести и переживаемое событие и
раскрыть его причинную обусловленность. Именно такой «рассказ» и имеют в
виду, когда употребляют слово «миф». Другими словами, рассказывая мифы,
древние люди использовали принципиально отличающиеся от привычных нам
методы описания и интерпретации. Роль абстрактного анализа играло
метафорическое отождествление. Например, современный человек говорит,
что атмосферные изменения прекратили засуху и вызвали дождь. Но первые
земледельцы Ближнего Востока, наблюдая подобное событие, внутренне
переживали его совершенно иначе. Им на помощь прилетела долгожданная
птица Имдугуд, покрыла небо черными грозовыми тучами и пожрала Небесного
быка, чье горячее дыхание спалило посевы. В этом рассказе (мифе)
главное – то единство, с каким переживается, а соответственно мыслится и
описывается реальное взаимодействие древнего человека и см природы.
Люди рассказывают о событиях, от которых зависело само их существование.
Они непосредственно пережили столкновение двух одухотворенных, как им
казалось, сил: враждебной, губившей их урожай и угрожавшей тем самым их
жизни, и другой, устрашающей (гром), но доброжелательной к ним.
Оставалось лишь назвать эти силы и построить на их именах
ассоциативно-метафизический ряд умозаключений, являющих собой
причудливую смесь фантазии и реальности.
Следует учитывать, что в глазах первобытного человека сверхприродное
пронизывало и поддерживало природное. Отсюда текучесть природы. Мифы не
объясняют ее, они ее только отражают. Она, эта сверхприрода, и дает
содержание мифам, столь смущающим наш рациональный ум.
Мысль в мифологическом сознании была объектом внутреннего восприятия,
она не думалась, но обнаруживалась в своей явленности, так сказать,
виделась и слышалась. Мысль была, по существу, откровением, не чем-то
искомым, а навязанным, убедительным именно в своей непосредственной
данности. Этот тип мифологического мышления Юнг назвал предсуществующим,
не способным обнаружить себя в качестве такового и защищенным от
саморефлексии структурой господствующих в нем символов.
Образность в мифе неотделима от мысли, так как она и представляет
собой ту форму, в которой закономерно осознается впечатление и,
соответственно, событие. Миф становится способом миропонимания в
первобытной культуре, способом, которым она формирует свое понимание
истинной сущности бытия, т.е. миф выступает в роли своеобразной
философии или метафизики древнего человека.