Данью классицизму является и высокая, архаическая лексика: “внемлите”, “днесь”; и риторические обороты — вопросы, обращения: “Где ты, где ты, гроза царей, / Свободы гордая певица?”, “Восстаньте, падшие рабы!” Пафос оды — в прославлении закона, подчиниться которому поэт призывает царей: “Склонитесь первые главой / Под сень надежную закона...” Этим произведением молодой поэт продолжает традицию Радищева, перу которого принадлежит одноименная ода. Но Пушкин, не разделяя радикализма своего предшественника, не призывает к свержению царской власти, а лишь говорит (в аллегорической форме) о преимуществах конституционной монархии.
Стихотворение “К Чаадаеву” (“Любви, надежды, тихой славы...”) не принадлежит, как “Вольность”, всецело к традиции классицизма. В этом послании сочетаются элементы образности двух поэтических систем классицистской поэзии эпохи французской революции:
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье, —
и сентиментальной лирики Жуковского:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман...
Новаторство Пушкина в этом стихотворении заключается в смелом соединении гражданских мотивов с личными. Стремление к свободе понимается поэтом не как абстрактная добродетель, а как глубоко личное человеческое переживание:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Поэтому оказывается оправданным даже шокировавшее многих современников сравнение гражданского чувства с любовным:
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
В стихотворении “Деревня” содержится страстное обличение крепостничества, по стилю напоминающее “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищева (хотя Пушкин, по-видимому, прочел это произведение гораздо позже, через несколько лет после того, как была написана “Деревня”). Первая часть этого стихотворения построена в жанре элегии со всеми его непременными атрибутами: идиллическим пейзажем, философскими размышлениями о прелестях мирной жизни на лоне природы. Только эта часть “Деревни” появилась в печати. Вторая часть, представляющая собой политический памфлет, резко отличается по стилю: вместо “светлых ручьев” и “лазурных равнин” появляются “насильственная лоза”, “невежества убийственный позор” и тому подобное. Во второй части “Деревни”, как и в “Вольности”, присутствуют риторические обороты (“О, если б голос мой умел сердца тревожить!”), архаическая лексика (“бразды”, “влачится”), одушевление отвлеченных понятий (“...Здесь рабство тощее влачится по браздам...”). За образным описанием ужасной судьбы “измученных рабов” следует выражение мечты поэта об освобождении народа, но не в форме каких-либо революционных призывов к насильственному уничтожению крепостного права. Скорее заключительные строки стихотворения можно назвать косвенным обращением к монарху с призывом изменить существующее положение вещей: “Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный, / И рабство, падшее по манию царя...”
Эти три стихотворения — самые известные произведения вольнолюбивой лирики Пушкина. Ее расцвет продолжался в творчестве поэта недолго. Вскоре Пушкин разочаровался в своем юношеском увлечении гражданскими идеями, в стихотворении “Свободы сеятель пустынный...” (1823) он с горечью вспоминает об этом эпизоде своей молодости: “...Но потерял я только время, / Благие мысли и труды...” Идеал “вольности”, то есть свободы в гражданском понимании этого слова, сменяется у Пушкина сначала идеалом романтической свободы личности (стихотворение “Погасло дневное светило...” и другие), затем идеалом внутренней свободы (стихотворения “Из Пиндемонти”, “Пора, мой друг, пора...” и другие). Но тема свободы остается для Пушкина одной из важнейших в течение всей его жизни. Даже в одном из последних стихотворений, “Я памятник себе воздвиг нерукотворный...”, поэт как о главной своей заслуге перед народом говорит о том, что он “в свой жестокий век восславил... свободу”.