Отметим, что портреты этих людей, глубоко восхищавших Нестерова, отличает предельная точность, правдивость, бесстрастность в передаче индивидуальных особенностей каждого. Близость религиозных взглядов не заслоняет от художника человеческой сути портретируемых: он не скрывает «мучнистой бледности одутловатого лица архиепископа, немощности его бескровных рук», неуверенности, смятенности чувств С. Н. Булгакова, нервной напряженности И. А. Ильина, болезненной хрупкости П. А. Флоренского. В какой-то степени именно эта бескомпромиссность нестеровского видения послужила потом поводом к утверждению в советском искусствознании одностороннего, тенденциозного подхода к анализу этих портретов, которые стали рассматриваться как своеобразный «приговор художника» слабым, неуверенным в себе людям «уходящей России». Этого не избежал даже С. Н. Дурылин в своей книге о Нестерове (здесь все же необходимо принять во внимание специфику тех лет). Дурылин писал, что «Нестеров дал в этих портретах образы «лишних людей» Тургенева, Достоевского, Лескова, Чехова, (…) верно показал трагедию интеллигентской мысли и еще более одинокой мечты». Особенно суровой оценки Дурылина подвергался образ архиепископа Антония*. Признавая «бесспорное живописное достоинство этого портрета, Дурылин заключал: «Но каким жутким холодом веет от этой архиерейской пышности! Лицо его кажется личиной, надетой так же на время, как надета эта лиловая мантия».