«Жизнь так скучна, что всё время нужно представлять себе разные вещи...
Впрочем, воображение - тоже жизнь. Где граница?..
Что такое действительность?..
Принято этим именем называть всё, лишенное крыльев».
юная Марина Цветаева.
Начиная исследовать феномен одиночества в мире литературы и исскуства, я вновь задаюсь вопросом: «Для чего это нужно? В который-то раз, и, явно, не в последний, обращаться к книгам былого и современности, заглядывать через плечо какого-нибудь живописца на воплощённый им образ одиночества, с некоторым опасением за благополучие разума читать рецензии, рефераты или научные трактаты по этой же тематике, и встречаться с мнениями, мнениями, мнениями...»
Какова будет польза от такого исследования, если не прогрессивному человечеству, то хотя бы мне самому?
Да, одиночество есть! И, как считает мой коллега Тайрон Вульф, что «одиночество отнюдь не редкость, не какой-то необычный случай, напротив, оно всегда было и остается главным и неизбежным испытанием в жизни человека». А в данное мгновение кого-то из наших братьев по разуму оно снедает изнутри... Кто-то, может быть, вот прямо сейчас, режет себе вены, в отчаянном порыве вырваться из под гнёта холодной тоски и брошенности. Кто-то (буквально сейчас!) выпивает очередной стакан «воды забвения», разжимая на несколько своих вдохов-выдохов тиски изнуряющей пустоты... А кто-то прямо сейчас изумлённо смеётся во взрыве проясняющего инсайта: «Дак вот оно как!!!».
И где как не в литературном наследии человечества я сумею найти отображённое многообразие человека «До...», «Внутри...» и «После...» - одиночества?! Но раз данное эссе научное, то начнём с фактов. Ибо, как отметил в своём дневнике Фёдор Михайлович Достоевский: «Проследите иной, даже вовсе и не такой яркий на первый взгляд факт отображения действительной жизни, и, если только вы в силах и имеете глаз, то найдёте в нём глубину, какой нет и у Шекспира» (1).
Где как не в творческом самовыражении человек способен отразить свои переживания одиночества?! Другой Вульф — Томас, гениальный американский писатель, в предисловии к своей первой книге «Взгляни на дом свой, ангел» это выписал с такой поэтической болью, что для меня становится явной масштабность и глубина исследуемой темы:
«Камень, лист, ненайденная дверь. О камне, о листе и о двери. И о всех забытых лицах.
Нагими и одинокими приходим мы в изгнание. В утробе нашей матери мы не знаем ее лица. Из тюрьмы ее чрева выходим мы в невыразимую глухую тюрьму мира.
Кто из нас знал своего брата? Кто из нас заглядывал в сердце своего отца? Кто из нас не заперт навеки в своей тюрьме? Кто из нас не останется навеки чужим и одиноким?
О тщета утраты в пылающих лабиринтах, затерянный среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке, затерянный! Немо вспоминая, ищем мы великий забытый язык, утраченную тропу на небеса, камень, лист, ненайденную дверь. Где? Когда?
О утраченный и ветром оплаканный призрак, вернись, вернись!»
После такого крика к человеческому разумению меня совсем не тянет тратить силы и время на банальное «перелопачивание» образов, вызванных одиночеством и выдавать «на гора» очередное, как правило, никому не нужное мнение. Гораздо больше меня увлекает философия посмодернизма в искусстве, которая предполагает «свободный инструментальный выбор концепций, где каждый философский дискурс имеет право на существование и где объявлена война против тоталитаризма любого дискурса» (2).
И, если мы с вами последуем в русле не предвзятого рассмотрения означенной темы без зашоренности дуальностью идеологических полюсов какой-либо научной картины мира, то у нас есть шанс увидеть нечто ранее не замеченное и понять нечто ранее не понятое. Другими словами, я предлагаю посредством творений мира искусства увидеть с кем или с чем общается человек, переживающий состояние одиночества.