Макар — главный герой, крестьянин.
Сам автор отнес свое произведение к «святочным рассказам».
Написанный в якутской ссылке (зима 1883-го), рассказ навеян
реальными бытовыми впечатлениями молодого писателя (он жил у
крестьянина Захара Цыкунова, который и стал прототипом Макара). Но,
называя в первоначальных набросках героя Захаром, Короленко,
очевидно, недаром сменил его имя на Maкара — на него, по русской
поговорке, «все шишки валятся»; с Н другой стороны, короленковский
Макар живет именно там, : куда другой фольклорный Макар «телят не
гонял». у М. — потомок русских крестьян, житель «глухой слободки ?
Чалган», затерянной «в далекой якутской тайге». Отделяя себя от
«поганых якутов», он по-русски говорит «мало и довольно плохо»;
«работал он страшно, жил бедно, терпел голод и [ холод», много пил. В
канун Рождества, выпив и отправившись осматривать свои ловушки в
тайге — в надежде поймать лисицу, М. заблудился и стал замерзать. Во
сне он видит попика Ивана, умершего четыре года назад, всю свою
незадавшуюся жизнь, а потом оказывается на суде у «старого Тойона»,
в котором персонифицирован Бог. Тойон начинает взвешивать грехи
М., и их оказывается так много, что Тойон велит отдать М. в наказание
церковному трапезнику в мерины. Но тут в избу входит «сын старого
Тойона» и просит отца разрешить М. «что-нибудь» сказать. ИМ., вдруг
ощутив в себе «дар слова», рассказывает в подробностях о своей жизни:
как «его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и
исправники, требуя подачи; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и
голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая
земля и злая тайга!.. Горький рассказ его сменяется яростью: «Как он
мог до сих пор выносить это ужасное бремя». Он надеялся на «лучшую
долю», но «теперь он стоял у конца, и надежда угасла...».
От рассказа М. заплакал старый Тойон, «старый попик Иван»,
«молодые божьи работники», а чаша весов, где находились грехи М.,
«подымалась все выше и выше!».
Этот рассказ Короленко был чрезвычайно популярен у совре-
менников, а его аллегорическая подоплека позволяла давать различные
интерпретации — как революционного характера, так и сугубо
христианские. Рассказ допускает и менее драматическое толкование:
обстоятельства позволяют предположить, что М. не замерз в тайге, а
видит сон, отлеживаясь после попойки (ср. первую фразу рассказа и
начало гл. IV).
Хотя образ М. и стал хрестоматийным, его трудно отнести к
достижениям русской психологической прозы. Он решен в традициях
популярных «святочных рассказов», где на первое место ставилась
сюжетная экстравагантность, а не художественная убедительность
образов. Положительный отклик читателей обеспечило соединение
беллетристических стереотипов с социально-политической
конъюнктурой первой половины 1880-х гг., когда сам факт
развертывающегося антигосударственного террора вытеснялся в
массовом сознании общими разговорами о тяжелом положении народа.