Однако же в преданьях славы
Все громче Рымника, Полтавы
Гремит Бородино.
Скорей обманет глас пророчий,
Скорей небес погаснут очи,
Чем в памяти сынов полночи
Изгладится оно.
В этом юношеском стихотворении чувствуется склонность к эффектным положениям, столь характерным для романтических поэм. Ночь перед битвой представляется в шуме бури, которая «дика, как песнь свободы»; после страшного сражения герой склоняет голову «на труп застывший, как на ложе». Один из эпизодов битвы передается рассказчиком в таких ярко романтических красках:
Мой пал товарищ, кровь лилася,
Душа от мщения тряслася,
И пуля смерти понеслася
Из моего ружья.
Ничего подобного уже не будет в стихотворении 1837 года, где точность описания каждой детали боя создает подлинно реалистическую картину. Более того, вместо неопределенно-романтического образа «вождя» из раннего стихотворения в «Бородине» мы видит конкретный и достоверный образ «полковника», который получает емкое определение «слуга царю, отец солдатам», показывающее основные черты этого характера. Также вместо неопределенного «противника» в позднем стихотворении появляется вполне реальный противник – «француз».
Но самое главное изменение касается центрального образа героя-рассказчика. В раннем стихотворении это романтический персонаж, вполне соотносимый с романтическим лирическим героем ранней лирики Лермонтова. Достаточно привести в качестве примера характерной для него приподнято-возвышенной, эмоциональной речи следующие строки:
«Брат, слушай песню непогоды:
Она дика, как песнь свободы».