В патриотизме Грибоедова не было ничего от упрямой косности, шовинистической нетерпимости: национальная культура русского народа не мыслилась им в отрыве от общечеловеческой мировой культуры. Грибоедов не принадлежал к числу Иванов, не помнящих родства: он отлично знал историю русского народа и ясно сознавал древность его национальной культуры. Вовсе не святоша, он любил бывать в церкви - потому что "его приводила в умиление мысль, что те же молитвы читаны были, при Владимире, Дмитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новегороде, Москве... " Эта непрерывность национального культурно-исторического процесса, преемственность культурных эпох, полностью учитывалась Грибоедовым в решении им основной для всей русской прогрессивной общественности 1810-х гг. задачи выработки нового философского, социально-политического и художественного мировоззрения.
Одним из самых центральных вопросов, выдвигавшихся в плане решения этой задачи, был вопрос об европеизации России, ее государственного организма, ее общественного и культурного быта. При этом речь шла о радикальном переустройстве (а в иных случаях и о революционном разрушении) мира феодально-крепостнических отношений, практически - прежде всего о ликвидации рабства. Для Грибоедова существо проблемы европеизации России заключалось в том, чтобы при усвоении опыта западной цивилизации сберечь самобытные основы русской культуры в процессе переключения ее в русло общечеловеческого культурного движения. Культура русского народа мыслилась Грибоедовым, как один из участков этого общемирового движения, но при этом она должна была остаться русской культурой, ничего не утрачивая в своем исторически сложившемся национальном содержании. Эта идея национальною культурного самоопределения лежала в основе декабристских культурно-исторических концепций.
Грибоедов питал глубокое презрение к "нравственному ничтожеству, прикрывавшемуся лаком иноземной образованности". Он ратовал за то, чтобы сберечь вековые богатства национальной культуры от ассимиляции в модном внешнем европеизме дворянского класса, столько же чуждого интересам народа, как и его прошлому. Он возмущался лживостью и никчемностью искусственно созданных форм европеизированного быта, из-под которых выпирала азиатская дикость крепостничества. Это возмущение продиктовало ему в "Горе от ума" гневный протест против "нечистого духа пустого, рабского, слепого подражанья", против "чужевластья мод", которыми дворянская верхушка ("поврежденный класс полу-европейцев") отгораживалась от народа, названного в комедии "умным" и "бодрым" (кстати, современник свидетельствует: "Грибоедов чрезвычайно любил простой русский народ"). "Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими!.. Народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! " - записал Грибоедов под впечатлением подслушанных им возле Петербурга "родных песен", занесенных "со священных берегов Днепра и Волги".
Грибоедов пламенно любил Россию, но Россию не царей, помещиков и чиновников, а Россию народную - с ее могучими, затаенными до времени силами, заветными преданьями, умом и бодростью. Притом это была не слепая любовь "с закрытыми глазами, с преклонной головой, с запретными устами" (говоря словами Чаадаева), но - опять-таки характерная для декабристов - любовь "критическая", оборачивавшаяся жгучей ненавистью ко всяческому рабству и угнетению народа - социальному, политическому, духовному, Именно для участников декабристского движения апелляция к национальной истории, к героическому прошлому русского народа служила одним из основных приемов критики современного социального строя. "Возвышенная любовь к отечеству" сливалась в их сознании воедино с ненавистью к рабству и самовластию, унижавшим национальное достоинство русского человека. Декабрист М. А. Фонвизин, вспоминая, как "дух свободы
Вот что свидельствует Грибоедова