Это было в 92-м, голодном году, между Сухумом и Очемчирами, на берегу
реки Кодор, недалеко от моря - сквозь веселый шум светлых вод горной речки
ясно слышен глухой плеск морских волн.
Осень. В белой пене Кодера кружились, мелькали желтые листья лавровишни,
точно маленькие, проворные лососи, я сидел на камнях над рекою и думал, что,
наверное, чайки и бакланы тоже принимают листья за рыбу и - обманываются, вот
почему они так обиженно кричат, там, направо, за деревьями, где плещет море.
Каштаны надо мною убраны золотом, у ног моих - много листьев, похожих на
отсеченные ладони чьих-то рук. Ветви граба на том берегу уже голые и висят в
воздухе разорванной сетью; в ней, точно пойманный, прыгает желто-красный горный
дятел-расудук, стучит черным носом по коре ствола, выгоняя насекомых, а ловкие
синицы и сизые поползни - гости с далекого севера - клюют их.
Слева от меня по вершинам гор тяжело нависли, угрожая дождем, дымные
облака, от них ползут тени по зеленым скатам, где растет мертвое дерево самшит,
а в дуплах старых буков и ляп можно найти "пьяный мед", который, в древности,
едва не погубил солдат Помпея Великого пьяной сладостью своей, свалив с ног
целый легион железных римлян; пчелы делают его из цветов лавра и азалии, а
"проходящие" люди выбирают из дупла и едят, намазав на лаваш - тонкую лепешку
из пшеничной муки.
Этим я и занимался, сидя в камнях под каштанами, сильно искусанный
сердитой пчелой, макал куски хлеба в котелок, полный меда, и ел, любуясь
ленивой игрою усталого солнца осени.
Осенью на Кавказе - точно в богатом соборе, который построили ве'ликие
мудрецы - они же всегда и великие грешники,- построили, чтобы скрыть от зорких
глаз совести свое прошлое, необъятный храм из золота, бирюзы, изумрудов,
развесили по горам лучшие ковры, шитые шелками у тюркмен, в Самарканде, в
Шемахе, ограбили весь мир и все - снесли сюда, на глаза солнца, как бы желая
сказать ему:
- Твое - от Твоих - Тебе.
...Я вижу, как длиннобородые седые великаны, с огромными глазами веселых
детей, спускаясь с гор, украшают землю, всюду щедро сея разноцветные сокровища,
покрывают горные вершины толстыми пластами серебра, а уступы их - живою тканью
многообразных деревьев, и - безумно-красивым становится под их руками этот
кусок благодатной земли.
Превосходная должность - быть на земле человеком, сколько видишь
чудесного, как мучительно сладко волнуется сердце в тихом восхищении пред
красотою!
Ну да - порою бывает трудно, вся грудь нальется жгучей ненавистью и тоска
жадно сосет кровь сердца, но это - не навсегда дано, да ведь и солнцу, часто,
очень грустно смотреть на людей: так много потрудилось оно для них, а - не
удались людишки...
Разумеется, есть немало и хороших, но - их надобно починить или - лучше -
переделать заново.
...Над кустами, влево от меня, качаются темные головы: в шуме волн моря и
ропоте реки чуть слышно звучат человечьи голоса - это "голодающие" идут на
работу в Очемчиры из Сухума, где они строили шоссе.
Я знаю их - орловские, вместе работал с ними и вместе рассчитался вчера;
ушел я раньше их, в ночь, чтобы встретить восход солнца на берегу моря.
Четверо мужиков и скуластая баба, молодая, беременная, с огромным вздутым
к носу животом, испуганно вытаращенными глазами синевато-серого цвета. Я вижу
над кустами ее голову в желтом платке, она качается, точно цветущий
подсолнечник под ветром. В Сухуме у нее помер муж - объелся фруктами. Я жил в
бараке среди этих людей: по доброй русской привычке они толковали о своих
несчастиях так много и громко, что, вероятно, их жалобные речи было слышно
верст на пять вокруг.
Это - скучные люди, раздавленные своим горем, оно сорвало их с родной,
усталой, неродимой земли и, как ветер сухие листья осени, занесло сюда, где
роскошь незнакомой природы - изумив - ослепила, а тяжкие условия труда
окончательно пришибли этих людей. Они смотрели на все здесь, растерянно мигая
выцветшими, грустными глазами, жалко улыбаясь друг другу, тихо говоря:
- А-яй... экая землища...
- Прямо - прет из нее.
- Н-да-а... а однако - камень ведь...
- Неудобная земля, надобно сказать...
И вспоминали о Кобыльем ложке. Сухом гоне. Мокреньком - о родных местах,
где каждая горсть земли была прахом их дедов и все памятно, знакомо, дорого -
орошено их потом.
Была там с ними еще одна баба - высокая, прямая, плоская, как доска, с
лошадиными челюстями и тусклым взглядом черных, точно угли, косых глаз.