И Крылов тем велик и поныне, что в своих произведениях создал и развернул стройную философию свободного труда, философию творчества и созидания, раскрыл общественное значение и характер труда, возведя эту тему в ранг национально-патриотического достоинства и показав ее всемирно-историческое значение.
Его басня 1811 года «Листы и Корни» находится на стыке двух планов темы. Удачно найденная аллегория великолепно передает суть классовой структуры крепостнического общества — паразитизм дворянства и тяжелое положение народа — его жестокую эксплуатацию. Но «мораль» басни выходит и за эти пределы. О басне писали много, ее политический и философский смысл выражен броско, незабываемо: в ответ на хвастовство «листьев» «корни» сказали:
«...с новою весной лист новый народится,
А если корень иссушится,—
Не станет дерева, ни вас».
Здесь-то тема труда и переключается в план философский. Хотя непосредственное иносказание, подхваченное и детализированное целостностью аллегорической картины, переносит нас к современному Крылову феодально-помещичьему обществу,— басня говорит и о другом. Именно: только трудом живет человечество. Прекратись, прервись труд — и человечество погибнет. Крылов, уча понимать, что есть труд в жизни общества, учил уважать людей труда.
Видно, обобщающая работа сознания — наихарактернейшая черта басенного творчества. Она ведет поэта. От конкретных наблюдений к обобщению, которое зовет к себе на помощь аллегорию.
Аллегория — не просто иносказание, прикрывающее наготу истины. В аллегории абстракция находит свою телесность и материализуется в ней; аллегория возвратила обобщению его конкретность, придала осязаемость, спустила на землю. Здесь конкретно-чувственное, пройдя стадию отвлеченности, вновь возвращается к реальности, но возвращается обогащенным всем достоянием абстрагирующей силы разума, который помог единичному преодолеть свою отдельность и обособленность. Аллегория помогла родиться типическому, живущему еще и теперь во всем, богатстве и зримости индивидуального. Но в ней, в аллегории, обретя свою конкретность, типическое начинает жить по своим, новым законам. Аллегория, родившись, уже хочет вести самостоятельную жизнь. Она не служанка, не иждивенец. Она сама себе госпожа. Она не хочет быть приуроченной.
Крыловские Листы не только хвастаются своею красотой — они внушают зефирам и другое — они доказывают свою полезность и необходимость.
«Не мы ль от зноя пастуха
И странника в тени прохладной укрываем?» —
едва ли не самое важное из того, что они сказали о себе,— что они хотели сказать о себе. Мы и краса жизни, мы и радость жизни, мы и польза жизни. В последнем они не очень уверены, но доказательства налицо. Да, доказательства. Черта важная. Крылов уловил здесь главное во всех разглагольствованиях Листов. Праздность нуждается в доказательстве своей необходимости и полезности для других, нуждается и в свидетелях. Причем в доказательствах несомненных и свидетелях, на которых не пала бы и тень подозрения. Нуждается потому, что ее необходимость не очевидна. Ложь нуждается в доказательствах. Праздности нужны свидетели. Правда доказательств не хочет. Труду свидетели не нужны. И как же всполошились Листы, услышав «смиренный» голос из-под земли! «Смиренный». Крылов это повторит не раз. В «тяжбе» праздности и трудолюбия праздность шумлива, хвастлива, заносчива и величава. Потому, видимо, что где-то она знает себе цену. Трудолюбие же смиренно.
«