Ну, ино не спи,- тотчас согласилась она, заплетая косу и поглядывая
на диван, где вверх лицом, вытянувшись струною, лежала мать. - Как это ты
вчера бутыль-то раскокал? Тихонько говори!
Говорила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укрепля- лись
в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда
она улыбалась, её тёмные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая
невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала белые, крепкие зубы, и,
несмотря на множество морщин в тёмной коже щёк, всё лицо казалось молодым и
светлым. Очень портил его этот рыхлый нос с раздутыми ноздрями и красный на
конце. Она нюхала табак из чёрной табакерки, украшенной серебром. Вся она -
тёмная, но светилась изнутри - через глаза - неугасимым, весёлым и тёплым
светом. Она сутула, почти горбатая, очень полная, а двигалась легко и
ловко, точно большая кошка, - она и мягкая такая же, как этот ласковый
зверь.
Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклонясь к моему лицу,
заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая в сердце моё
силу, приподнимающую меня. Говорит, точно поёт, и чем дальше, тем складней
звучат слова. Слушать её невыразимо приятно.
Часто она, заглядевшись на берег, забывала обо мне: стоит у борта,
сложив руки на груди, улыбается и молчит, а на глазах слёзы. Я дёргаю её за
тёмную, с набойкой цветами, юбку.
- Ась? - встрепенётся она. - А я будто задремала да сон вижу.
- А о чём плачешь?
- Это, милый, от радости да от старости,- говорит она, улыбаясь. - Я
ведь уж старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли.