Перед судебным следователем
стоит маленький, чрезвычайно тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и
латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и
глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение
угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже нечесанных, путаных
волос, что придает ему еще большую, паучью суровость. Он бос.
— Денис Григорьев! — начинает
следователь. — Подойди поближе и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа
сего июля железнодорожный сторож Иван Семенов Акинфов, проходя утром по
линии, на 141-й версте, застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы
прикрепляются к шпалам. Вот она, эта гайка!.. С каковою гайкой он и
задержал тебя. Так ли это было?
— Чаво?
— Так ли всё это было, как объясняет Акинфов?
— Знамо, было.
— Хорошо; ну, а для чего ты отвинчивал гайку?
— Чаво?
— Ты это свое «чаво» брось, а отвечай на вопрос! для чего ты отвинчивал гайку?
— Коли б не нужна была, не отвинчивал бы, — хрипит Денис, косясь на потолок.
— Для чего же тебе понадобилась эта гайка?
— Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем...
— Кто это — мы?
— Мы, народ... Климовские мужики, то есть.
— Послушай, братец, не прикидывайся ты мне идиотом, а говори толком. Нечего тут про грузила врать!
—
Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам!
— Это мы понимаем... Мы ведь не все отвинчиваем... оставляем... Не без ума делаем... понимаем...
В прошлом году здесь сошел поезд с рельсов, — говорит следователь. — Теперь понятно, почему...