Попав
в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро
раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».
Еще болеепобледнев,
он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..»
Но
это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли,
качался перед ним и влево и вправо. Однако постепенно он успокоился, обмахнулся
платком и, произнеся довольнободро: «Ну-с, итак…» – повел речь, прерванную
питьем абрикосовой. Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось
новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него своибойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду. Пройдя
мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на
них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от
приятелей. Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту,
задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз
прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к
писателям.
На
мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор, неглядя
ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону. Пилат усмехнулся одною
щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к
секретарю: