1945 год изменил лицо мира, нарушил привычное течение судеб многих народов. Общая угроза сблизила их, отодвинула на второй план прежнюю вражду и борьбу государственных самолюбий. Даже во времена «холодной войны» и атомного психоза не удалось совсем похоронить рожденную после окончания второй мировой войны идею мирового единства, которую в 80-е гг. назвали идеей Общего Дома. Для народов Советского Союза, вопреки этой тенденции, события развивались более драматично: едва открыв «окно в Европу», руководители страны поспешили опустить «железный занавес», обрекая их на годы изоляции и несвободы. Нашим соотечественникам оставалось только догадываться, что действительно происходило в мире, и удивляться тому, что недавно поверженный противник быстро вставал на ноги, налаживая крепкую жизнь, в то время как победителей по-прежнему держали на полуголодном рационе, оправдывая все трудности ссылкой на последствия войны.Победа над фашизмом предоставила России возможность выбора — развиваться вместе с цивилизованным миром или продолжать искать свой, социалистический путь. «Сейчас нет мучительнее вопроса, чем вопрос о свободе в России, — писал в 1945 г. русский философ в эмиграции Г. П. Федотов. — Не в том, конечно, смысле, существует ли она в СССР, — об этом могут задумываться только иностранцы, и то слишком невежественные. Но в том, возможно ли ее возрождение там после победоносной войны...»Задаваясь вопросом «Возможно ли?», ни Федотов, ни другие трезвомыслящие умы внутри страны и за ее пределами не давали на него однозначного ответа; они полагали, что у России появился шанс демократического выбора.Демократические традиции в СССР были очень слабы, но война дала ему возможность учиться на опыте демократических государств Европы и Америки. Люди увидели мир собственными глазами, смотрели и сравнивали. Миф советской пропаганды — о безоговорочных преимуществах социализма перед капитализмом — уже не был столь очевидным и нуждался в новых аргументах.Таким аргументом стала победа в Великой Отечественной войне, которая подняла на небывалую высоту международный престиж Советского Союза и — в чем и заключался трагический парадокс — авторитет режима внутри страны (см. Тоталитарный резким в СССР). «Опьяненные победой, зазнавшиеся, — писал Ф. Абрамов, — мы решили, что наша система идеальная ... и не только не стали улучшать ее, а, наоборот, стали еще больше догматизировать». Даже те, кто еще в 30-е гг. понял сущность сталинского режима (см. Массовые политические репрессии в СССР в 30-х — начале 50-х гг.), после победы готовы были «простить» Сталину и террор, и коллективизацию, и катастрофу первых месяцев войны и надеялись, что жизнь в стране будет меняться к лучшему. Понятие «лучшая жизнь» различными слоями населения воспринималось по-разному. Интеллигенция и студенчество надеялись на известную либерализацию режима, на свободу творчества, слова, на развитие контактов с Западом. Крестьяне ожидали роспуска колхозов, депортированные народы — возвращения в родные места. Советское общество жило в этом ожидании перемен, но оно не было готово бороться за них. Мир на тот момент был высшей ценностью, исключающей какое-либо противостояние между обществом и властью. Не случайно известная русская приговорка «только бы не было войны» для нескольких поколений советских граждан формировала реальную шкалу ценностей.