Она сидела передо мной, аккуратная вся, умная и красивая и в одежде, и в своей женской молодой поре. Лидии Михайловне тогда было, наверное, лет двадцать пять или около того; я хорошо помню ее правильное и поэтому не слишком живое лицо с прищуренными, чтобы скрыть в них косинку, глазами; тугую, редко раскрывающуюся до конца улыбку и совсем черные, коротко остриженные волосы. Но при всем этом не было видно в ее лице жесткости, которая, как я позже заметил, становится с годами чуть ли не профессиональным признаком учителей, даже самых добрых и мягких по натуре, а было какое-то осторожное, с хитринкой, недоумение, относящееся к ней самой и словно говорившее: интересно, как я здесь очутилась и что я здесь делаю? теперь я думаю, что она к тому времени успела побывать замужем; по голосу, по походке-мягкой, но уверенной, свободной, по всему ее поведению в ней чувствовались смелость и опытность.